«...Расстрелять» - Страница 94

К оглавлению

— Кто сказал?

— Не «кто сказал», а по плану…

— Это в выходной-то! Ну, собаки…

— Интересно, кто её придумал?

— Тот, кто её придумал, давно умер и не успел сообщить, для чего же он это сделал.

— Прогулка нужна для устрашения…

— Ага, гражданского населения. «Пиджаки» совсем охамели…

— Прогулка нужна для укрепления боеготовности.

— Да для её укрепления я даже сейчас готов снять штаны и повернуться ко всем голой…

— Во холодрыга! Насквозь пробирает! У меня уже писька втянулась вместе с ребятами, и остались три дырки…

— Офонарели они, что ли?! Я же с каждой минутой теряю политическую бдительность!…

— Сейчас чаю бы…

— Лучше водки…

— Размечтался…

— И ба-бу бы…

— Ну, началось…

— А ты знаешь здешнюю формулу любви?

— Ну-ка?

— Стол накрыт, женщины ждут, и никто не узнает.

— Надо попрыгать, а то застудят мне братана, чем я потом размножаться-то буду? У меня ж редкий генетический код!

— Да ну-у!

— Не «да-ну-у», а ну да!

Строй колышется, подпрыгивает, в середине уже толкаются, чтоб согреться. «Старший» подаёт команду:

— Курить! С мест не сходить! Окурки — в карман!

— Чего он сказал?

— Курить, говорит, на месте, а окурки — в карман соседу.

Строй доволен. Строй закуривает. Клубы дыма, сквозь которые видны головы.

— Давно бы так…

— Вадя, а ты уже дымишь из кармана.

— Какая собака подложила?! Ты, что ли?!

— С-мир-на!!!

— Курение прекратить!

Прибыл самый главный морской начальник. Строевым шагом «старший» — к нему. Аж трясется от напряжения, бедненький. Главный начальник идёт вразвалочку. Вот этим отличается флот от армии: младший рубит строевым, старший — вразвалочку. В армии рубят одинаково.

— З-з-дра-в-с-твуй-те, то-ва-ри-щи!

— Здрав-жела-това-щ-капитан пер-ранга!!!

— Па-аз-драв-ля-ю ва-с!…

Короткое гавкающее троекратное «ура».

— К тор-жест-вен-но-му маршу!… В-оз-на-ме-но-вание!… По-рот-но!… На од-но-го ли-ней-но-го дис-тан-ции!… Первая ро-та пря-мо!… Ос-таль-ны-е на-пра-во!… Рав-нение на-пра-во!… Ша-го-м!… Ма-р-ш!…

Офицерская «коробка» поворачивает и идёт на исходную позицию. «Старший» суетится, забегает, что-то вспоминает — перебежками к последней шеренге, где собрана вся мелкота.

— Последняя шеренга, последняя шеренга, — шипит он с придыханием, — равнение, не отставать! По вам будут судить о всем нашем прохождении! Вы — наше заднее лицо! Так что не уроните! Ясно?!

— На-ле-во!… Пря-ма-а!!!

Одеревеневшие ноги бьют в землю. Шеренги… шеренги… студеные лица…

— …подтянулись!… Ногу… ногу взяли! Равнение направо!…

Огромными прыжками, непрестанно матерясь, догоняет остальных последняя шеренга… наше заднее лицо… Она не уронит…

Ой, мама!

Отрабатывалась торпедная стрельба. Подводный ракетно-ядерный крейсер метался в окружёнии сейнеров. Сейнеры были начеку: гигант мог и придавить; а когда гиганту пришла пора сделать залп, он его сделал, спутав сейнер с кораблями охранения.

Вдруг всем стало не до рыбы. Торпеды выбрали самый жирный сейнер и помчались за ним. Сейнер, задрав нос, удирал от них во все лопатки.

— Мама, мамочка, мама!!! — передавал радист вместо криков «SOS».

— Он что там, очумел, что ли? — интересовались в центре и упрямо вызывали сейнер на связь.

— Самый полный вперёд, сети долой!!! — кричал сразу осевшим голосом капитан. Его крик далеко разносился над морской гладью, и казалось, это кричит сам сейнер, удиравший грациозными прыжками газели Томпсона. За ним гнались две учебные торпеды, отмечавшие свой славный путь маленькими ракетками.

— Иду на «вы»! — означало это на торпедном языке. На мостике это понимали и так, а когда до винтов оставалось метра полтора, обитатели мостика, исключая капитана, вяло обмочились.

Капитан давно уже стоял, крепко упёршись в палубу широко разбросанными ногами. Капитан ждал.

Только мотористы, скрытые в грохочущем чреве, были спокойны. Лошадям всё равно, кто там сверху и как там сверху; и чего орать — добавить так добавить, был бы приказ, а там хоть всё развались.

— А что потом? — вероятно, всё же спросите вы.

— А ничего, — отвечаем вам, — сейнер убежал от торпед.

Собака Баскервилей

Перед отбоем мы с Серёгой вышли подышать отрицательными ионами.

Боже! Какая чудная ночь! Воздух хрустальный; природа — как крылышки стрекозы: до того замерла, до того, зараза, хрупка и прозрачна. Чёрт побери! Так, чего доброго, и поэтом станешь!

— Серёга, дыши!

— Я дышу.

Тральщики ошвартованы к стенке, можно сказать, задней своей частью. Это наше с Серёгой место службы — тральщики бригады ОВРа.

ОВР — это охрана водного района. Как засунут в какой-нибудь «водный район», чтоб их, сука, всех из шкурки повытряхивало, — так месяцами берега не видим. Но теперь, слава Богу, мы у пирса. Теперь и залить в себя чего-нибудь не грех.

— Серёга, дыши.

— Я дышу.

Кстати о бабочках: мы с Серёгой пьём ещё очень умеренно. И после этого мы всегда следим за здоровьем. Мы вам не Малиновский, который однажды зимой так накушался, что всю ночь проспал в сугробе, а утром встал как ни в чём ни бывало — и на службу. И хоть бы что! Даже насморк не подхватил. О чём это говорит? О качестве сукна. Шинель у него из старого отцовского сукна. Лет десять носит. Малину теперь, наверное, в запас уволят. Ещё бы! Он же первого секретаря райкома в унитазе утопил: пришёл в доф пьяненький, а там возня с избирателями, — и захотел тут Малина. По дороге в гальюн встретил он какого-то мужика в гражданке — тот ему дверь загораживал. Взял Малина мужика за грудь одной рукой и молча окунул его в толчок. Оказался первый секретарь. Теперь уволят точно.