«...Расстрелять» - Страница 92

И вдруг до кого-то дошло, что Нэнси всё-таки баба (не то чтобы это не было ясно сразу, но специфическое устройство женского мочевыводящего канала как-то не сразу приложилось к понятию «генерал»), а вдруг ей приспичит? и вдруг это произойдёт на пирсе, а на пирсе у нас гальюнов нет. Вот разве что на торце пирса, но там не гальюн, там просто «место», там просто открытое море, где подводники всех рангов, давно привыкшие ко всему, запросто мочатся в воду в любой мороз.

И если Нэнси вдруг приспичит, то нельзя же ей предложить сходить на торец, где все наши ножку задирают!

Было принято решение срочно выстроить для неё на одном из пирсов гальюн. И выстроили. С опережением графика. И тут кому-то пришло в голову, что нужно поставить в него биде.

— Че-го?! — спросил наш Вася-адмирал, дипло-омат херов.

— Биде.

— А это как, что?

— А это, товарищ адмирал, как сосуд для подмывания.

— Для подмывания?! — и тут Вася-адмирал в нескольких незатейливых выражениях очень вкусно описал и способ подмывания как таковой, и предмет обмывки, и Нэнси, счастливую обладательницу этого предмета, и всех её родственников, и группу московских товарищей, которые устроили ему и Нэнси с предметом, и всю эту жизнь с биде.

За биде послали одного очень расторопного старшего лейтенанта. Он обшарил весь Кольский полуостров и нашёл биде только в одном месте — в гостинице «Арктика». Там и взял, и привёз, и его в ту же ночь установили.

Но скоро выяснилось, что из этого предмета туалета вверх должна бить не ледяная струя, а тёплая. Предложение подвести пар, чтоб где-то там по дороге нагреть им воду до нужной температуры, отпало сразу, потому что сразу стало ясно, что в самый ответственный момент все всё перепутают и подадут пар напрямую и сварят Нэнси, бабу-генерала, вкрутую. Поэтому решили так: решили надеть на биде шланг и на другом конце шланга поставить матроса с кружкой горячей воды, и, только Нэнси заходит в гальюн, матрос — тут как тут — льет из кружки воду через воронку в шланг, и она пошла-пошла по шлангу и, в конце концов, подмыла генерала. И, поскольку матросы у нас все недоумки, то, чтоб он действительно налил и не промазал, а то потом с кружкой далеко бежать, поставили руководить всей этой процедурой мичмана. И тренировку провели. По подмыванию. Один мичман, изображающий Нэнси, заходит в гальюн, другой делает матросу-недоумку отмашку — «Лей!»; недоумок льет, а мичман из гальюна кричит: «Есть вода!»

И вот приехала Нэнси. Вся база, затаив дыхание, ждала, когда её из шланга подмывать начнут. Все ходили за ней, и глаза у них блестели от ожидания, и этот блеск их как-то всех объединял. Но Нэнси не интересовалась ни гальюнами, выстроенными в её честь, ни биде. Она интересовалась нашими лодками. Фотографировать ей не разрешили, но с ней были два рисовальщика, которые во мгновение ока зарисовали базу, подходы к ней, высоты, острова, скалы, пирсы, а когда ветром приподняло сети, то и подводные лодки.

И ещё Нэнси очень хотела увидеть какого-нибудь нашего командира, который за шестьдесят долларов в месяц вместе с подоходным налогом, а может быть и без него, противостоит их командиру, который получает двенадцать тысяч чистыми на руки. Ей его так и не показали. Зато её накормили, напоили, и даже наш адмирал Вася, дипломат херов, речь произнёс.

Нэнси пробыла в базе девять часов. За это время она ни разу не попросилась в гальюн.

Хайло

Это нашего старпома так звали. Обычно после неудачной сдачи задачи он выходил перед нашим огромным строем, снимал фуражку и низко кланялся во все стороны:

— Спасибо, (ещё ниже) спасибо… спасибо… обкакали. Два часа на разборе мне дерьмо в голову закачивали, пока из ушей не хлынуло. Спасибо! Работаешь, как негр на плантации, с утра до ночи в перевернутом состоянии, звёзды смотрят прямо в очко, а тут… спасибо… ну, теперь хрен кто с корабля сойдёт на свободу. По-хорошему не понимаете. Объявляю оргпериод на всю оставшуюся жизнь. Так и передайте своим мамочкам.

Потом он надевал фуражку набекрень, осаживался и добавлял: «Риф-лё-ны-е па-пу-а-сы! Перья распушу, вставлю вам всем в задницу и по ветру пущу! Короче, фейсом об тейбол теперь будет эври дей!»

Старпом у нас был нервный и нетерпеливый. Особенно его раздражало, если кто-нибудь в люк центрального опускается слишком медленно, наступая на каждую ступеньку, чтоб не загреметь, а старпом в это время стоит под люком и ему срочно нужно наверх. В таких случаях он задирал голову в шахту люка и начинал вполне прилично:

— Чья это там фантастическая задница, развевающаяся на ветру, на нас неукротимо надвигается?

После чего он сразу же терял терпение: «А ну скорей! Скорей, говорю! Швыдче там, швыдче! Давай, ляжкой, ляжкой подрабатывай! Вращай, говорю, суставом, грызло конское, вращай!».

Потеряв терпение, он вопил: «Жертва аборта! Я вам! Вам говорю! И нечего останавливаться и смотреть вдумчиво между ног! Что вы ползёте, как удивленная беременная каракатица по тонкому льду?!».

«Удивленная беременная каракатица» сползала и чаще всего оказывалась женщиной, гражданским специалистом.

И вообще, наш старпом любил быстрые, волевые решения. Однажды его чуть крысы не съели. Злые языки рассказывали эту историю так.

Торжественный и грозный старпом стоял в среднем проходе во втором отсеке и в цветных выражениях драл кого-то со страшной силой:

— …Вы хотите, чтоб нам с хрустом раскрыли ягодицы?… а потом длительно и с наслаждением насиловали?… треснувшим черенком совковой лопаты… вы этого добиваетесь?…