«...Расстрелять» - Страница 74

Попов чувствует себя обновленным. Ему как-то хорошо. Пьянит как-то. Ему даже кажется, что за пережитое, за ожидание он достоин поощрения, награды.

— А в увольнение можно? — повернулся язык у Попова, к удивлению самого Попова.

— Можно, — вдруг кивает командир, — скажите старшине.

Все удивляются. Попов не чувствует под собой ног. А ночью дебош, и дежурный по училищу, и кусты…

Строй замер. Строй щурится. По нему бродит солнце, закатав штаны, как сказал бы настоящий поэт.

Командир, покрытый злыми оспинами, проходит вдоль. На траверсе Попова он останавливается и буравит его двумя кинжалами.

Попов смотрит перед собой: подбородок высоко и прямо, плечи развернуты, грудь приподнята, живот подобран, тело напряжёно и слегка вперёд. Пятки вместе — носки врозь. Чуть-чуть приподняться на носки… замереть!

— Попов!

Истошно, по уставу:

— И-я-я!!!

— Вы свинья-я— я!!!

Занавес.

Из-под занавеса сдавленное:

— Сучёныш-ш-ш!!!

Чайник

При уходе и переводе с флота принято воровать что-нибудь на память: какой-нибудь кусочек сувенирного краеугольного кирпича могучего исполина, именуемого — «флот», кусочек чудовища…

Командир Криволапов — а такие ещё встречаются среди командиров — готовился к переводу со своего ракетного подводного крейсера, то есть: лихорадочно воровал.

Он уже украл себе домой: холодильник «Морозко» с отвалившейся дверцей, лучшее украшение радиосвалки проигрыватель «Аккорд», бухточку провода и простынь дерматинового покрытия, которым в доме всегда найдётся что покрыть.

Он утащил с корабля, потея от восторга, банки с воблой, компоты, сухофрукты, доски, шкафчики, нержавеющие трубы и наших дырявых тапочек двадцать пар.

Детские бульканья с пузырями вызывало в нём желание подчиненных помочь ему в этом ночном грабеже.

— Стой! — говорил он командиру боевой части, встречая его недалеко от лодки на снегу.

— Что-то я хотел тебе поручить, что-то хотел… какое-то задание… — мучился он.

— У меня уже есть задание, — старался командир БЧ, — списываю прибор…

— При чём здесь прибор? — досадливо махал рукой командир, как Диоген, которому мешали изобретать формулу счастья.

— Да, — вспоминал он наконец, — отправляйся сейчас на корабль и оторви мне там две железные полоски. Вот такие!

— Угольники? — участвовал командир БЧ в командирских исканиях.

— И угольники тоже, а это — вот такие! — и в воздухе рисовался чертеж очередной жертвы клептомании.

Прости, природа: когда ты создавала некоторых капитанов первого ранга, командиров лодок, ты вложила в них столько почек, что, распустись они все, — и можно было бы легко заблудиться в листве командирской души.

Пока мы отвлеклись, он увидел чайник. Тот стоял на палубе дебаркадера, перед дверью: крупный, никелированный, великолепный экземпляр. Гордость племени чайников: носик, крышка, зеркальные бока, гнездо под розетку — три литра внутрь, и можно ставить хоть на олимпийский огонь.

— Так! — сказал командир Криволапов, чувствуя желание немедленно обнять зазевавшийся чайник.

— Эй, кто там?! — крикнул он, обернувшись.

На этот зов откуда-то вылез матрос.

— Так, — сказал командир Криволапов, — возьмёшь его — и ко мне в каюту!

Матрос подхватил беспризорника, а командир помчался дальше, навстречу восходящим лучам восходящей военной славы.

— Стой! — раздалось из потустороннего мира. — Куда!

Грязно-серая дверь дебаркадера открылась, и оттуда вылез грязно-серый работяга. Мать природа одела его в ватник, сапоги и кроличью шапку и, прежде чем пихнуть его в спину, подарила ему вечную щетину, мешки под глаза и жажду.

— Куда, говорю! — схватил он проходящий мимо чайник.

— Товарищ командир! — заверещал матрос. — Я, как вы сказали, так и сделал! Товарищ командир!

Командир Криволапов медленно повернулся спиной к серебристым лучам восходящей военной славы; на лбу его обозначились ребра жесткости, и лицо начало отчаянно принимать командирское решение.

— Ах, енто ты, значить? — прогундосил работяга…

Опустим занавес над этой душераздирающей картиной; занавес тёмный, с кистями, как цыганская шаль. Пусть наступит ночь и всё затопит. Не будем рассказывать, как работяга, держа одной рукой чайник, а другой — командира за пуговицу, докладывал ему, в идиоматических выражениях, одну библейскую притчу.

Работяга был огромный-огромный, а командир такой маленький, мокренький, в шапке с ручкой…

За что, природа?

Как становятся идиотами

Шла у нас приёмопередача. Не понимаете? Ну, передавали нам корабль: лодку мы принимали от экипажа Долгушина. Передача была срочная: мы на этой лодке через неделю в автономку должны были идти.

И вот, чтоб мы быстренько, без выгибонов приняли корабль, посадили нас — оба экипажа — на борт и отощали лодку подальше; встали там на якорь и начали приёмопередачу.

Поскольку всем хотелось домой, то приняли мы её — как и намечалось, без кривлянья: часа за четыре.

Командир наш очень торопился в базу, чтоб к «ночному колпаку» успеть. «Ночной колпак» — это литровый поток на ночь: командир у нас пил только в базе.

Тронулись мы в базу, а нас не пускают — не даёт «таможня» «добро».

В 18 часов добро не дали, и в 20 — не дали, и в 21 — не дали: буксиров нет.

В 22 часа командир издёргался до того, что решил идти в базу самостоятельно: без буксиров.

Только мы пошли, как посты наблюдения и связи — эти враги рода человеческого — начали стучать о нас наверх.