«...Расстрелять» - Страница 25

Первый заместитель зажал «подарок» под мышкой.

— Я вас деру, а вы мне подарки суёте? Ха-ра-шо! Я вас проверю по приходу…

Лодку две недели держали в море. Она ходила по квадрату — туда-сюда, пока не уехал первый заместитель главкома.

Ура!

Главком в сопровождении сияющей свиты неторопливо вошёл в столовую на праздничный обед.

Дежурный по столовой, в звании мичмана, двинулся ему навстречу. К этому он готовился всю ночь, постоянно бормоча вполголоса: «Товарищ Адмирал Флота Советского Союза, на первое приготовлен борщ по-флотски… Товарищ Адмирал Флота Советского Союза…». И вот он, час испытаний.

— Товарищ адмирал, — мичман не узнал свой голос, — на первое приготовлен…

Главком дослушал рапорт до конца; свита сочувственно заулыбалась, потому что мичман назвал главкома просто «адмиралом» и всё. Это был страшный промах.

Главкому захотелось, чтоб мичман исправился на ходу и назвал бы, наконец, его полное воинское звание.

— Здравствуйте, товарищ мичман! — сказал главком.

— Здравия желаю, товарищ адмирал! — сказал мичман.

И снова промах.

Главком нахмурился и, демонстрируя безграничное терпение, поздоровался ещё раз.

— Здравия! Желаю! Товарищ! Адмирал! — мичмана замкнуло.

— Однако, — подумал главком и, продолжая держать руку у головного убора, поздоровался в третий раз.

В воздухе повисло молчание. Мичман понял, что что-то не так, но он не знал что; на лице его шла упорная работа, шёл поиск верного решения, и, пока он шёл, здесь были все самые глубинные процессы рождения человеческой мысли. Мичман исчерпался, он ничего не нашёл.

— Ур-ра!!! — вдруг громко, но тонко завыл он, чуть приоткрыв искажённый страданием рот. — Ур-раа! Ур-ра!!!

Через полчаса он уже сидел в комнате отдыха вахты, привалившись к стенке и закрыв глаза, взмокший, безразличный, осунувшийся. Дрожь в коленях ещё долго не унималась. Праздники покатились своим чередом.

Пасть

— Пасть пошире открой… Та-ак… Где тут, говоришь, твои корни торчат? Ага, вот они…

Наш корабельный док бесцеремонно, как дрессировщик ко льву, залез в пасть к Паше-артиллеристу и надолго там заторчал.

Я бы доку свои клыки не доверил. Никогда в жизни. Паша, наверное, тоже, но его так разнесло, беднягу.

— Пойду к доку сдаваться, — сказал нам Паша, и мы его перекрестили. Лучше сразу выпить цианистого калия и не ходить к нашему доку. Начни он рвать зубы манекену — и манекен убежит в форточку. Не зря его зовут «табуретом». Табурет он и есть. А командир его ещё называет — «оскотинённое человекообразное». Это за то, что он собаку укусил.

Было это так: пошли мы в кабак и напоили там дока до поросячьего визга. До состояния, так сказать, общего нестояния. Он нас честно предупредил: «Не надо, я пьяный — дурной», но мы не поверили. Через полчаса он уже пил без посторонней помощи. Влил в себя литр водки, потом шампанским отлакировал это дело и… и тут мы замечаем, что у него в глазах появляется какой-то нехороший блеск.

Первое, что он сделал, — это схватил за корму проплывающую мимо кобылистую тётку. Сжал в своей землечерпалке всю её попочку и тупо наблюдал, как она верещит.

Пришлось нам срочно линять. Ведём его втроем, за руки за ноги, а он орёт, дерётся и показывает нам приёмы кун-фу. И тащили мы его задами-огородами. На тёмной улочке попадаем на мужика с кобелем. Огромная такая овчарка.

При виде кобеля док возликовал, в один миг раскидал нас всех, бросился к псу, схватил его одной рукой за хвост, другой — за холку и посредине — укусил.

Пёс вырвался, завыл, спрятался за хозяина. Он, видимо, всего ожидал от наших Вооружённых Сил, но только не этого.

Док всё рвался его ещё раз укусить, но пёс дикими скачками умчал своего хозяина в темноту. Вслед ему выл и скреб задними лапами землю наш одичавший док.

Мы потом приволокли его на корабль, забросили в каюту и выставили вахтенного. Он до утра раскачивал нашу жалкую посудину.

— Сложный зуб. Рвать надо, — оказал док Паше, и наш Паша сильно засомневался относительно необходимости своего появления на свет Божий. Но было поздно. Док впечатал свою левую руку в Пашин затылок, а правой начал методично вкручивать ему в зуб какой-то штопор.

— Не ори! — бил он Пашу по рукам. — Чего орёшь! Где ж я тебе новокаин-то достану, родной! Не ори, хуже будет!

Паша дрался до потери пульсации; дрался, плевался, мотал головой, задрав губу, из которой, как клык кабана, торчал этот испанский буравчик.

Доку надоело сражаться. Он крикнул двух матросов, и те заломали Пашу в момент.

У Паши текло изо всех дыр под треск, хруст, скрежет. Наконец его доломали, бросили на пол и отлили двумя ведрами воды.

— Всё! — сказал ему Табурет. — Получите, — и подарил Паше его личный осколок.

На следующий день в кают-компании Паша сиял счастьем. Щека его, синюшного цвета, излучала благодушие, совершенно затмевая левый погон.

Паша ничего и никого не слышал, не видел, не замечал. Он вздыхал, улыбался и радовался жизни и отсутствию в ней всякого насилия.

Буй

Безобразно и нагло светило солнце; крупные капли росы собирались на ракетной палубе в сытые, лоснящиеся лужи; отвратительная голубизна призрачной дали рождала в душе гнусное желание побывать наконец-таки в отпуске, а воспаленное воображение рисовало одну картину омерзительнее другой.

Родное подводное «железо», битком набитое последними судорогами отечественного гения, и естественные прелести короткого выхода на подтверждение курсовой задачи, с чудесами нашей флотской организации, не вносили существенной коррективы в жгучее желание опуститься на четвереньки и кого-нибудь забодать.